— Кстати, генерал, не из заведения ли сеньоры Орландо Роджерс выкрал крошку Исабель?
— Да что вы! — почти обиделся Чурано. — Всем известно, что Роджерс взял ее в «Памплоне». Вам никогда не приходилось бывать там?
— Никогда.
— Жаль. В «Памплоне» шикарные девочки. Далеко до них дочкам президентов, министров и послов. Если бы весь город не знал нас в лицо, мы как-нибудь переоделись бы в штатское да и махнули бы туда… Скажите, Арнольдо, а почему у них такие безобразные дочки?
— У кого?
— Ну, у министров, послов и прочих. Вы не знаете?
— Отчего же не знать? Конечно, знаю.
— В таком случае объясните!
— Дайте слово, что не обидитесь. Вы ведь тоже министр.
— Даю слово.
— Видите, в чем дело: для того, чтобы выбиться в люди, надо совершить в жизни хотя бы одну подлость.
— Тут одной не обойдешься.
— Ну, так вот: природа мстит подлецам-родителям. Дурные страсти отцов уродуют лица детей. Это — гены.
— Чт-о-о?!
— Генетика — мудрая наука, генерал. Расскажите лучше, от чего умерла мать мисс Мортон.
Обстоятельства скоропостижной кончины популярнейшей ауриканской певицы Марии Кóрро — так звали мать Исабель — казались мне подозрительными, но все, кого я об этом спрашивал, говорили одно и то же: сердечная недостаточность. Такая молодая женщина и сердечная недостаточность? Что-то здесь было не так, и я должен был докопаться до истины.
Чурано мой вопрос не понравился. Он нахмурился, засопел и опрокинул сразу две рюмки виски.
— Зачем вам это знать, Арнольдо? Вы ведь уже однажды пытались выведать у меня, как умерла Мария. И теперь снова…
— Мне просто очень нравится эта девчонка, генерал. И я хотел бы располагать по возможности более подробной информацией обо всем, что ее касается.
— Вам нравится сеньорита Исабель, Арнольдо? Го-го-го! Если вы наставите рога ее боссу, я от радости пройдусь выбрыком, как жеребенок на весенней полянке. Старикашка зол, ядовит и чересчур много о себе понимает. Его давно пора проучить. Но будьте с ним осторожны, полковник. Своих противников он не щадит… Мария Корро! Мария Корро! Мальчишкой и молодым парнем я отбивал ладони и срывал глотку на ее концертах. А имя Марии Корро было трехфутовыми буквами намалевано на всех заборах и стенах. Как она пела! Да и по красоте с ней никто не мог сравниться. Она была главной достопримечательностью Ла Паломы. У ее ног валялись миллионеры. Сам папаша Мендоса был неравнодушен к ней и хотел, чтобы она украшала собой все его приемы. Черт дернул ее спутаться с красными…
Тут Чурано внезапно осекся.
— Почему вы замолчали, генерал? — поинтересовался я, вложив в свой вопрос как можно больше бесстрастности. — Забыли какое-нибудь английское слово?
— Да нет. Английский тут не при чем. Дело в том, что это тайна, которую знают только четверо: мой тесть, Роджерс, Рохес и я.
— Генерал, во-первых, тайна, известная четверым, уже не тайна. Во-вторых, с какой стати вы обязаны хранить секреты Роджерса и Рохеса? Ведь они-то вас ни во что не ставят и обливают помоями по поводу и без повода. Роджерс называет Ваше Превосходительство не иначе, как тупым животным, а Рохес недавно пожаловался господину президенту на то, что вы якобы слишком много пьете и присвоили деньги, отпущенные на приобретение технических средств локализации массовых беспорядков.
Чурано печально покачал головой.
— Так. Значит, я вор? А Рохес паинька? Да он крадет в сотни раз больше моего! В Аурике все воруют. Ну и что? Это не мешает нам оставаться добрыми патриотами! Я полагаю, что вы тоже приворовываете, Арнольдо. Разве нет?
— Есть маленько. Глубоко уверен в том, что ворующий патриот гораздо надежнее неворующего. Не крадут только поэты да марксисты крайне левого толка, одним словом — революционеры, имеющие наглость также именовать себя патриотами. Но мы-то с вами знаем истинную цену их патриотизма, генерал. Не так ли?
— Так, Арнольдо, так! Истина глаголет вашими устами!
— Я рад, что наши мнения совпадают. Но вы не закончили свой рассказ о матери мисс Мортон.
— Полковник Арнольдо, мне известно ваше умение держать язык за зубами. И все же поклянитесь святой девой Марией, что никогда никому…
— Клянусь святой девой Марией! — послушно повторил я, нажимая в кармане кнопку портативного магнитофона.
Министр опрокинул еще одну рюмку, встал и, пошатываясь, направился к одному из сейфов, рядком стоявших вдоль самой дальней стены его огромного кабинета. Он долго ругался и щелкал шифрованным замком, а когда дверца наконец открылась, знаком предложил мне приблизиться. Я подошел и заглянул внутрь сейфа. Там стояло и лежало десятка три пузырьков, пробирок и коробок разных размеров. Это было похоже на домашнюю аптечку. Чурано взял одну из пробирок, открыл ее и выкатил на ладонь желтый шарик величиной с горошину.
— Вот, — сказал он. — Это у них называется «изменить состояние здоровья объекта».
— У кого «у них»?
— У наших друзей из Лэнгли. Если бросить такую горошину вам в суп или в пиво, она там сразу же растворится, и вы уснете, а через двенадцать часов проснетесь, вроде как после сильной пьянки. Если бросить две горошины, то вы не проснетесь никогда.
— Можно понюхать? — спросил я.
Чурано протянул мне пробирку.
— Нюхайте на здоровье. Они ничем не пахнут. Как золото. И цвет у них, как у золота.
Я понюхал, незаметно спрятал пару таблеток в карман и вернул пробирку министру.
— А вот отсюда нюхать нельзя, — продолжал тот, показывая мне пузырек с бесцветной жидкостью. — Одна капля этой влаги на вашем носовом платке — и вы в течение месяца тихо подохнете, причем ни один медик не докумекает, что с вами случилось… В тех коробках различные пилюли для развязывания языка. Есть такое и в ампулах. Если кто молчит и не колется… Я вообще-то не любитель таких средств. Я в бога верю. Это Рохес в химии души не чает и часто пускает ее в ход.